Достигнет ли Казахстан 24%-ной доли по генерации возобновляемой энергии к 2035 году? Может ли сектор ВИЭ заменить будущую атомную генерацию? Как введение модели Единого закупщика повлияет на рост цен на строительные материалы? Что делать для развития отечественного производства оборудования для зеленой энергетики? Как утилизировать «ветряки» и солнечные панели? Об этом в очередной программе «Байдильдинов. Нефть» поговорили с председателем совета директоров Ассоциации возобновляемой энергетики Казахстана Бауыржаном Амангельды.
“Зеленая энергетика”: мечта и реальность
Олжас Байдильдинов:
— Мою личную оценку сектора ВИЭ вы знаете, на мой взгляд, это дорогая игрушка для развитых стран. Хотя, может быть, наш гость приведет аргументы, после которых мы скажем — Вау, на самом деле не так. Если можно, расскажите чуть-чуть о себе, чем вы занимаетесь и почему вы с оптимизмом смотрите в сектор ВИЭ и развиваете “зеленую” энергетику”?
Бауыржан Амангельды:
Мне 53 года, я 35 лет занимаюсь бизнесом, более 10 лет проработал в нацкомпаниях, в “Казахстан темир жолы, в “Казатомпром”, а остальное время — в собственном бизнесе. Нашей ассоциации недавно исполнилось 10 лет. Мы рады, что силами наших экспертов участвовали в написании закона о ВИЭ, который вышел ещё в 2009 году. Инициатором закона тогда был вице-министр энергетики Казахстана Дуйсенбай Турганов. Закон вышел, конечно, сырой. Казахстан принимал его одним из первых на постсоветском пространстве. На сегодняшний день у нас в стране уже введено 148 объектов возобновляемых источников энергии, в том числе 59 ветростанций общей установленной мощностью 1,4 ГВт, 46 солнечных электростанций мощностью 1,2 ГВт, 39 гидроэлектростанций общей мощностью 270 МВт, включая крупнейшую Мойнакскую ГЭС, три биогазовые станции на 1,8 МВт. И перед правительством и перед бизнес-сообществом стоит достаточно амбициозная задача (сейчас у нас фактически 6% от всей выдаваемой электрической мощности Казахстана составляет ВИЭ) — чтобы к 2030 году она выросла до 15% и к 2035 году — до 25%. Это достаточно серьезная задача, она очень комплексная, так как это связано не только с вводимым объектами, но еще и с маневренной мощностью, и с накопителями. Здесь внутри и вопрос атомной электростанции, референдум по которому еще предстоит, и так далее. К этому я ещё вернусь, потому что позиция нашей ассоциации в том, что ВИЭ выгоднее, чем атомная энергия.
О. Б. — Готов поспорить. Вы ведь еще занимаетесь производством строительных материалов.
Б. А. — Официально основателем ассоциации является наша группа компаний “Экотон”. Это экологичное безотходное производство, его можно ставить даже в центре города. Половина Астаны выстроена из нашего материала.
О. Б. — В том числе я коттедж строил из экотоновских блоков, коробку, правда возводил не я. Не то чтобы реклама, но на самом деле это сейчас эталон для строительного сектора, очень хороший материал, могу как пользователь сказать. Поэтому, я думаю, если вы такие материалы производите с душой и качеством, то, наверное, можно доверять и всему остальному сектору ВИЭ. Вы о книге мне рассказали перед программой, что это за книга?
Б. А. — Да, я хотел бы презентовать мой автобиографичный бизнес-роман, это книга о том, как непросто работается предпринимателю. Я считаю, что мне повезло, как и многим другим предпринимателям работать на стыке эпох, потому что мы видели и социализм, и капитализм, и, фактически, до феодализма доходили. Но выжили.
О. Б. — Благодарю. Когда я слышу слово роман, мне вспоминается шутка про КазМунайГаз. Почему в КазМунайГаз нет служебных романов? Да потому что там все друг другу родственники. Но это такое отступление от темы. Что вас привело в сектор ВИЭ? Вы этим занимаетесь уже больше 15 лет, там, видимо есть какая-то цель, понятно, что это какие-то деньги должно приносить, но, наверное, есть какая-то светлая мечта, какая-то цель в жизни. В чём она заключается в отношении Казахстана?
Б. А. — Мечта одна, когда увидел как развиваются ветро- и солнечные станции в Европе, захотелось чтобы это было здесь. Я всегда с гордостью проезжаю возле наших станций, всегда это наполняет меня особым чувством. У нас громадный потенциал, громадные территории. Это уже такой заезженный мем, но реально я вижу, что это можно использовать и считаю, что атом, даже мирный, он не нужен. На последних гигаваттных аукционах цена уже достигла чуть больше двух центов, считайте 10 с чем-то тенге — вот и ответ. Зачем уходить в дорогие и длинные стройки по 12-15 лет, в которых ещё и не решён вопрос с ядерными отходами — это очень большой вопрос. Кроме того, есть и политические риски, мы сейчас видим, как это в соседних странах происходит.
Единый закупщик и рост цен на стройматериалы
О. Б. — Ну, я за атом всеми тремя руками, если можно так пошутить. Актуальная сейчас тема, которую вы в секторе электроэнергетики, наверное, видите и вовлечены в нее, это реформа, связанная с единым закупщиком и ЭСО. На сектор ВИЭ как это влияет? Хорошо, плохо? Может, наоборот, есть какие-то нерешенные вопросы?
Б. А. — От имени бизнес сообщества я могу сказать, что это было больше политическое решение по закрытию энергоснабжающих организаций (ЭСО). Можно было всё сделать более плавно, более гладко. Но что есть, то есть. Я считаю, при той инфраструктуре, которая у нас сейчас есть, при той цифровизации, которой можно добиться, можно решить вопрос с равным доступом к энергопроизводящим организациям (ЭПО), к нашим ГРЭС и так далее, чтобы исключить человеческий фактор. К сожалению, слишком много человеческого фактора в ЭСО, из-за чего это всё и случилось. Если бы это было электронно и понятно, все аукционные шаги электронные, я считаю, что их можно было оставить.
О. Б. — В общем, нужно больше прозрачности и более гладко проводить реформу.
Б. А. — Конечно.
О. Б. — У нас с Сергеем Агафоновым был эфир, с российскими коллегами экспертами. Мне, как потребителю электроэнергии, в Косшы, сказали — за 10 дней переводитесь на новый договор или свет отключим. Я подчеркну, что не помню вообще какая реформа в Казахстане в последние годы сводилась к тому, что ты за 10 дней должен что-то сделать?
Б. А. — Поэтому это было более политическое решение. Наша группа компаний как крупный потребитель тоже внезапно оказалась перед фактом, представьте, бюджеты-то все расписаны. Мы большие потребители, каждый наш завод потребляет минимум 1 МВт. Соответственно, у нас вырастает себестоимость, а это тут же сказывается на стоимости стройматериалов. А после паводков акиматы говорят, попробуйте повысить. А нам куда деваться?
О. Б. — Получается, что для производства стройматериалов у нас выросла цена электроэнергии в Казахстане в целом, при этом акиматы говорят, держите цены, потому что нужно ликвидировать последствия паводков?
Б. А. — А акиматами командует Министерство экономики, которое тоже вовлечено в процесс… После паводков вы сейчас видите на местах страсти по стоимости домов, и это всё один круг. Мы говорим “слышащее государство”, но не всегда так получается.
О. Б. — Я думаю, это большая проблема для Казахстана, когда говорят о правой левой руке, но когда одно и то же министерство вовлечено, тут, конечно, есть вопросы.
Ветер или солнце, что выгоднее?
О. Б. — У нас сейчас основной упор идет на ветрогенерацию, как я по цифрам вижу. Затем солнце, гидропотенциал будут изучать. Недавно на общественном совете также поднимали этот вопрос, по биогазу небольшие генерации. Между ветром и солнечной энергией какие есть различия и каковы преимущества у того и другого? Условно говоря, есть ли локации в Казахстане, где и света много и ветра много и что выгоднее на самом деле?
Б. А. — Ну, здесь не скажешь выгоднее, это разные локации. У нас есть целые ветровые коридоры, как например Джунгарский коридор — так называемые Джунгарские ворота. Я, как железнодорожник, очень часто бывал на погранпереходе Достык-Алашанькоу, с китайской стороны ветропарки стоят, а с нашей стороны ветряки не выдерживают нагрузку.
О. Б. — А почему так?
Б. А. — Когда в Google-карты посмотришь, с той стороны прямо видны ветряки, а с нашей стороны нет. Для меня это удивительно, потому что там потенциал громадный и сейчас, я слышал, что заходит один из крупных игроков, компания Aqua Power. Если они смогут решить этот вопрос, то это очень важно.
О. Б. — А а по показателю коэффициент использования установленной мощности (КУИМ), солнце и ветер — какие у них показатели? В идеальных условиях.
Б. А. — Понятно, что идеальных не бывает…
О. Б. — Что выгоднее, что надежнее? Что дольше работает? В моем понимании ветровик рано или поздно ломается, потому что это подвижный механизм. Солнечная панель стационарная, хотя может это такой обывательский взгляд. Или нет?
Б. А. — Я, если честно, больше “ветровик”. Я начинал свой проект в Мангистауском регионе, в Тупкараганском районе, к сожалению, он не случился, но я больше за ветер. С другой стороны я вижу, как критически снижается сейчас цена на панели. С экономической точки зрения пока во временном периоде солнце получается экономически целесообразнее.
А как же локализация?
О. Б. — Если позволите, мы перейдем к более системным вопросам. В парламенте я участвовал в рабочей группе по ЦУР (Цели устойчивого развития). В ходе “Правительственного часа” поднимались вопросы о местном содержании в производстве оборудования, об утилизации тех же ветровиков, лопастей, панелей и так далее. Этот вопрос, насколько я понимаю, сейчас в Казахстане не отрегулирован. Я говорил, что мы не должны в секторе ВИЭ повторить ошибок нефтегазового сектора. Когда пришли крупные компании, формально у них обязательства были, но во-первых они их не соблюдали, а во-вторых, там было довольно много обходных путей. Сейчас, когда в Казахстан заходят крупные проекты по солнцу, по ветру, гигаваттные мощности (говорили о 6000 ветровиков)… Можем мы что-то локализовать в Казахстане из этого производства или наш рынок маленький и не получится у нас?
Б. А. — Я считаю, что однозначно можно, суммарно рынок Центральной Азии позволяет. К сожалению, мы не знаем тонкостей. Я общался с депутатами, которые ратифицировали соглашения, вы знаете, сейчас прямые соглашения идут через “межправ” и после уже ратифицируются. Фактически это страновые гарантии.
О. Б. — Ничего главнее этого уже не может быть. Это как СРП (Соглашение о разделе продукции — особый вид договора об учреждении совместного предприятия, — Прим. ред.).
Б. А. — И депутаты мне говорят, что мы кроме цены ничего не знаем. Я говорю, а как же локализация? Мы же сейчас опять наступим на те же грабли. Прошло уже 30 лет, я помню то время, 93-й год, когда первый контракт был заключён с Chevron в Атырау. В 93-ем я был на первом KIOGE в Алматы и для меня это было сильное впечатление, там были все мировые менеджеры. Рынок был ещё девственный, кроме Chevron, это был наоборот такой триггер для всех. Я не видел такой представленности, такой нарядности в АТАКЕНТе никогда больше. Здесь тоже нужна прозрачность, потому что сейчас контракты большие, это все гигаваттники и аукционные и двухсторонние. Если не будет прозрачности, мы не поднимем наше машиностроение. А машиностроение — это становой хребет страны. И здесь меня очень обрадовал момент, то что China Power будет заключать инвестиционное соглашение в июле во время сессии ШОС в Пекине. И там у них, я уже точно знаю, в соглашение включены накопители, сейчас они уже реализуют пилотный проект — это очень важно — маневренная мощность, традиционные энергетики KEGOK прямо криком кричат о необходимости этого. И, соответственно, в СЭС Тараза, в химпарке, они планируют построить завод. Есть опасение, чтобы это не повторило наш автопром, то есть это будет только сборка.
О. Б. — Ну, Роман Васильевич скажет, нужно с этого начинать хотя бы…
Б. А. — Начинать нужно, нужен очень четкий план, чтобы не получилось как в автопроме.
О. Б. — Поправьте, если я не прав, сейчас по Тенгизу и так далее, оборудование, которое было закуплено за рубежом там же и обслуживается. Даже в правилах госзакупок “Самрук-Казына” есть пункт, согласно которому, если ты купил и у тебя по договору есть обслуживание, то ты должен обслуживаться там. Это приводит к тому, что у нас здесь, во-первых, нет сервисов и центров обслуживания этого оборудования, а во-вторых, часть оборудования возят за границу, там обслуживают его, привозят сюда, от этого, естественно, удорожание х2. Естественно, никакой пользы для государства нет. То что развивается сейчас по сектору ВИЭ ведь тоже на таких условиях идёт? То есть, если я строю солнечную станцию, закупил какое-то оборудование, я там и дальше покупаю, обслуживаю и всё это в тариф переношу?
Б. А. — Да, фактически кроме клининга. Только это здесь, всё остальное там. Ветроустановка — это всё-таки более сложная система, там редукторы, лопасти, башни… Я вижу, как транспортник, как это всё везут, сейчас когда едешь по трассам, везут башни, везут лопасти, это всё негабаритные грузы — очень большие затраты.
Можно это всё делать здесь и, например, и в России, и в Украине уже локализовали это.
О. Б. — Да, это большая задача. Мы всегда готовы поддержать в виде общественной площадки, озвучить эти вопросы. Я считаю, мы всё-таки должны локализовать это. Если я не ошибаюсь, 90% производства ветровиков — это четыре крупные европейские компании. По сути, мы можем гордиться цифрами ВИЭ, это большое достижение для Казахстана. При этом все последующие деньги, в том числе с учетом девальвации нацвалюты будут в долларах утекать туда и к нам притекать в виде готового оборудования. Это не очень большая поддержка для развития экономики.
Б. А. — Тем более, что у нас есть валютное хеджирование по тарифу, либо индексация.
О. Б. — Я поясню почему всегда выступаю против ВИЭ. Я не против того, чтобы у нас была чистая энергия. Когда всё это оборудование привозится из-за рубежа, обслуживается за рубежом, в том числе за счет программного обеспечения, что-то в солнечной панели сломалось, срок службы вышел, не знаю, град побил, это привезут из-за рубежа по курсу доллара на тот момент. Любая девальвация национальной валюты — это удорожание тарифа на электроэнергию. Может в следующем месяце, может через год, но в любом случае стабильным тарифом он не будет, он будет постоянно расти, пока мы не локализуем. И вторая часть — что делать с этими панелями и ветровиками после того, как выйдет срок их службы? Насколько я понимаю, срок службы ветрогенераторов и солнечных панелей, навскидку, 10-15 лет. Если у нас не будет заводов, технологий, какого-то “Оператора РОП” для них, целевого фонда, в который все ВИЭ уже сейчас должны сбрасываться, я так понимаю, перед нами потом будет большая проблема в утилизации.
Большая проблема в утилизации
Б. А. — Она уже есть. И сейчас я, большой поклонник электроавтомобилей в том числе, видел кадры как в Европе, в Америке стоят кладбища электромобилей, потому что не знают как утилизировать аккумуляторы. Это очень большой вопрос, который тоже нужно увязывать. Иначе мы завтра окажемся в ситуации, когда сливки сняты гигантами, а все остальное останется здесь казахстанцам.
О. Б. — Потом мы останемся и будем смотреть, что нам с этим делать. Как вы видели, солнечные панели разбирают и заборы них делают, из отслуживших уже. Что нужно делать на ваш взгляд? Вот я предлагаю создать какой-то фонд, чтобы все крупные проекты, которые заходят, после запуска делали определенные отчисления. Чтобы этот фонд, не знаю, как ЕНПФ накапливал их средства, а потом мы что-то с ними сделали. Или, может быть, какого-то международного игрока сюда привлечь, кто этим занимается. Потому что через 10-15 лет, это где-то сороковые годы, уже в полный рост эта проблема будет стоять. Что на ваш взгляд нужно сделать?
Б. А. — Нужно искать варианты решения, либо нужно совместно думать, как возложить эту задачу на Оператора РОП, потому что у него похожие задачи. Либо думать о создании какого-то нового игрока, но всё должно быть на конкурентной основе, то есть, прокладок не нужно.
О. Б. — Ну и не госкомпания этим должна заниматься…
О роли государства
Б. А. — Лучше, если не гос… Да и с единым закупщиком, с учетом изменений, которые произошли, я считаю, государства стало слишком много в отрасли. Идея хорошая, но мы, наша группа компаний как крупный потребитель это ощутили — мы напрямую покупать свою же электроэнергию не можем.
О. Б. — Да, вы должны сначала сдать электроэнергию единому закупщику…
Б. А. — И в то же время, как всегда, есть лазейки для наших крупных олигополий, таких как ERG, Казахмыс, которых могут у себя покупать напрямую.
О. Б. — Мы эту тему, кстати, не затрагивали. Сергей её не затрагивал потому, что больше с сектора энергорынка смотрел. Но для зрителей подчеркну ещё раз, если у вас есть завод, который что-то производит и вы хотите свою там маленькую электростанцию построить, газовую, солнечную, что-то ещё — вы не сможете сами у себя эту электроэнергию брать. Вы, как производитель электроэнергии, должны будете продавать ее единому закупщику, а единый закупщик уже по какой-то своей цене будет продавать ее вам же, хотя эта станция может стоять у вас за забором. И в этом плане я всегда говорю, что всё, что связано со словом единый, государственный — в итоге там коррупция и неэффективность. Если в школах умудряются воровать какие-то миллиарды тенге, я вообще удивляюсь, как в школе можно своровать столько денег…
Б. А. — Олжас, а вы знаете, сколько у нас вообще на образование выделяется в стране?
О. Б. — Ну, не знаю, 2-3 триллиона, наверное…
Б. А. — Четыре миллиарда долларов.
О. Б. — Два триллиона, примерно. Я думаю, что мы с сектором единого закупщика всё равно с этим столкнемся. Там, где есть госчиновники, которые думают не о развитии системы электроэнергии, а о своем кармане — это будет неизбежно.
Как решить проблему с накопителями энергии
Б. А. — Есть еще вопрос по накопителям. Я считаю, это абсолютно необходимый элемент в общей отраслевой системе и для энергетиков. Когда мы несколько лет назад перешли 3% в общей выработке, согласно рекомендации Международного энергетического агентства уже нужно обязательно вводить накопители энергии. И здесь, к сожалению, мы оказались не готовы. Сейчас это основная проблема, уже для энергетиков, для KEGOK, с маневрированием мощностей. Раньше у нас были ночные тарифы, это было очень удобно, соответственно, вечерние и утренние пики они сбивали. Сейчас их нет, соответственно ночью многие стирали, это удобно было. Я не понимаю логики, почему это отменили. Соответственно, по накопителям — это крайне необходимо, потому что фактически мы сейчас платим валюту в России, которая помогает нам, чтобы сгладить эти пиковые маневренные мощности. Мы ее покупаем в три раза дороже. Фактически, это конкурентная услуга. Сейчас её включили тоже в аукционы, в двусторонние контракты.
О. Б. — Ну, они должны какую-то часть накапливать…
Б. А. — Должны, но фактически это вообще отдельная услуга. Её можно выделять и она тоже может быть в конкурентном рынке. И, мало того, я считаю, мы в свое время упустили возможность, когда развили майнинг, вы помните когда Казахстан резко вышел на первые места в мире по майнингу криптовалют? Так вот, если бы тогда тем игрокам, которые уже после этого вывели все свои мощности по майнингу из страны, если бы им тогда дали задание — делайте накопители, всё равно у вас все работает круглосуточно, если бы вы инвестировали свою сверхприбыль туда, то мы бы сильно нарастили как раз рынок накопителей.
О. Б. — Это хорошая идея, она у нас на программе не звучала, но я понимаю, что это на самом деле это было бы решением.
Б. А. — Я считаю, еще не поздно, еще есть время это сделать. Это фактически напрямую заинтересованные участники рынка, которые могли бы быстро нарастить эту мощность. Это абсолютно конкурентный рынок и они бы её продавали.То есть, это всё возвратные инвестиции.
О. Б. — Поправьте, миф это или нет, но на общественном совете рассматривали эти цифры. Если не ошибаюсь, в Калифорнии — в США, в СУАР — в Китае, когда доля генерации ВИЭ достигла 45%, это выбило всю энергосистему из стабильной работы. Мы понимаем, что это нестабильный источник электроэнергии. Правда ли, что эти системы вылетели на каком-то региональном уровне и потом что-то там потребовалось делать?
Б. А. — Это любимые кейсы традиционных энергетиков, которые всегда вспоминают “Калифорнийский блэкаут”, “Австралийский блэкаут”. В Австралии, помните, когда Тесла было дано поручение и они за 100 дней построили литий-ионный накопитель? И да, это нормально, так бывает. Я считаю, что это железо, пики бывают и такие кейсы случаются, надо их учитывать.
О. Б. — Что там сделали в итоге для балансирования?
Б. А. — Накопители, которые работают не только как накопитель, но и для маневренной мощности. И, например в той же в Австралии накопитель, который построила Тесла, в итоге сработал быстрее чем маневренная мощность, когда случился очередной блэкаут. А, например, тот же Apple строит накопители только под себя, чтобы иметь конкретно свои мощности на случай наступления какого-то мирового Апокалипсиса.
О. Б. — Поправьте, я представляю себе накопители как какие-то большие аккумуляторы. Они что-то накапливают, потом выдают. У них ведь есть какие-то потери электроэнергии?
Б. А. — Конечно есть.
О. Б. — А какой процент?
Б. А. — Технологические потери и у нас в телефонах есть, и в Теслах есть. Это небольшие потери и технологий сейчас несколько. Начиная от самой популярный литий-ионной, которую продвигают наши казахстанские изобретатели Петухов, Трофимов. Креонные, ванадиевые, химические…
О. Б. — Мы же можем это локализовать в Казахстане? Там же, я так понимаю, ничего такого особо технологического нет. Если мы аккумуляторы производим, то и накопители большие можем.
Б. А. — Можем. Это тоже могло бы стать одним из локомотивов для нашей промышленности. Вот и сейчас, насколько я слышал, Министерство промышленности и строительства перед заключением соглашения с China Power раскладывали локализацию ветряков, всё нужно делать в комплексе.
О. Б. — Может мы ещё что-то не затронули, вы озвучьте, что в итоге должно быть у нас в виде маневренных мощностей? Есть мнение, что, допустим газовые турбины не очень подходят, потому что у них есть лаг до того, как турбина раскрутится на максимальную мощность. Считаете ли вы атом этим подспорьем, насколько атом может считаться маневренной мощностью или нам нужно сделать ставку на что-то другое? Я поясню, что, условно, когда нет солнца, тучами затянуло небо, или нет ветра, то нужны какие-то мощности, которые по щелчку пальцев, точнее, автоматически включаются и вырабатывают электроэнергию. И я так понимаю, что в Казахстане такой широкой дискуссии на тему что считать маневренной мощностью нет. Мне так кажется, может у вас другая точка зрения.
Б. А. — Нужна дискуссия. Я сам, конечно, не энергетик, я не могу быть здесь компетентным, но из того, что я читаю, оптимальной была бы газовая генерация в совокупности с накопителями. Плюс возможность пользования энергосистемами соседних стран.
Что лучше для Казахстана: ВИЭ или атомная энергия
О. Б. — И в завершение, наверное, моя любимая тема. Почему вы считаете, что нам не нужно развивать атомную генерацию? Вы-то эти цифры прекрасно знаете, но мы сейчас порядка 70% электроэнергии вырабатываем за счет угля. Сейчас угольные ТЭЦ не финансируются никакими западными банками, фондами, институтами развития. Уголь считается грязным. Технологии чистого угля есть, но они дорогостоящие. В принципе у нас выбора особо нет, потому что у нас и газа нет, мы сейчас газ будем из России закупать. Атом и добыча урана, это, мне кажется тот фактор, который может стать каким-то хребтом для энергосистемы. ВИЭ безусловно могут занимать и будут занимать в нём какую-то долю , но от угля нам всё равно придётся отказываться. А атомная станция — это 80-100 лет работы при при правильной эксплуатации. ВИЭ, на мой взгляд, это всё-таки 10-15 лет работы. То есть, мы на какой-то промежуток развития можем и должны это делать, но потом нам всё равно придётся либо обновлять, либо что-то ещё делать и повторять этот цикл многократно. Разве атом в этом понимании не должен стать таким скелетом для нашей энергетики, с учетом того, что у нас первые или вторые места по запасам и по добыче урана?
Б. А. — Да, я сам работал в Казатомпроме, хорошо знаю эту тему. Но я, в том числе, был и на Чернобыле. Ездил на экскурсию специально к четвертому энергоблоку. У меня самые большие опасения — это именно безопасность. Фактически Чернобыль случился из-за человеческого фактора. У нас, вы знаете, к сожалению, сейчас культура эксплуатации низкая. У нас в целом промышленная культура на очень низком уровне, нет кадров. Я боюсь, мы не сможем сделать так, чтобы человеческий фактор где-то не сыграл.
О. Б. — В качестве контраргумента могу сказать, что та станция была третьего поколения. С тех пор технологии и автоматика в том числе уже шагнули вперёд. Четвёртое поколение сейчас строится. Но и в мире в целом, и в Китае в том числе атомная генерация развивается довольно большими шагами. Плюс, если в мире появятся те самые, о которых сейчас говорят, “реакторы будущего”, на которых вообще безотходное производство. Это, конечно предмет для дискуссии.
Б. А. — Я считаю, что нам не нужно торопиться. Время играет на нас.
О. Б. — У нас дефицит электроэнергии.
Б. А. — Благодаря ВИЭ мы у нас есть лаг для того, чтобы были опробованы последние технологии, и российские, и западных стран, чтобы мы могли уже потом более обдуманно подойти к этому вопросу, потому что риски слишком высокие. И в том числе политические. Я просто сейчас смотрю ситуацию по Запорожью и так далее.
О. Б. — Ну это понятно. Не будем в политические нюансы уходить, но всё-таки, кстати, в Узбекистане не боятся. Я думаю, повторю эту фразу, что по сектору ВИЭ мы не должны повторять ошибки нефтегазового сектора. И сейчас, до того как контракты подписаны, какие-то переговоры проводятся, нужно говорить о том, что нам необходимо локализовать производство, готовить казахстанских специалистов готовить и плюс по утилизации. Потому что без этого мы как бы отдаем деньги за очень красивую картинку. Я согласен, некоторый восторг у меня тоже есть, когда я проезжаю мимо гигантских ветровиков. Они работают и ты думаешь, неужели там наше будущее? Это все безусловно нужно, но нужно увязывать это с развитием экономики.
